РАПСОДИЯ

Автор

Дмитрий Болидос

Изображение: 

	
И будешь ты вечно по свету идти ―     
и не будет тебе ни покоя, ни смерти...
И. Назарянин
                     I

Ночь над Мордором. Морось. Развилка дорог.
Две мокрые морды. Родильню и морг
разделяющий с хлипкой калиткой забор,
и вокруг ― лишь приветливый в сумраке бор...
Там Кащея пещера с гаремом дриад,
одичавший с войны партизанский отряд
с командиром с седой бородой до пупа,
на берёзе ― распятая туша попа,
на осине ― удавленный Путин, на лбу ― 
слово из трёх окровавленных букв,
и к урке медведь проявлял интерес...
Лес и развилка. Обоссанный крест.
Иди куда хочешь... Налево пойдёшь ― 
какой-нибудь камень на сердце найдёшь.
Направо свернёшь ― саму шею свернёшь,
а прямо ― куда-нибудь всё же дойдёшь,
где, может... и ждёт тебя кто-нибудь там ― 
куда ты придёшь по своим же следам,
где точно хотя бы воды подадут,
накормят с пути и ночлег отведут.
И двое ― пошли. Через лес, прямиком...
Смена светил ― ночь сменяется днём,
и дорога ― не скатертью шла по Земле,
где конец «где-то там», где-то скрытый во мгле,
хоть уже за кормой сотни стоптанных вёрст...
Сверху Млечная твердь с мириадами звёзд.
Снизу мёртвых обитель с воронкой в Аид.
Слева Арктика, справа ― Антарктики вид.
Позади Лиссабон, впереди Амстердам
с виски со льдом, в Петербурге ― «Агдам»...
Не веселье, увы, питие на Руси ― 
лишь тоску заливать да блевать, гой еси.
(Кто какую «Россию» там, блядь, потерял? ―
где во ВСЕ времена одно чмо правит бал,
и увы, на подпевке ― всегда сáм «народ»,
кому больше пристало назваться бы ― сброд.)
А двое всё шли... Позади тыщи миль.
Шли годы. Смеркалось. Один снова пил:
неделю, вторую... был весел запой! ― 
лишь чуть-чуть имярек не покончил с собой.
Смена светил ― ночь сменяется днём...
Слева некто с «волыной» и справа ― с «пырём»,
и с гламурно подвёрнутой «львиной» ногой ― 
труп TV-girl под ногами нагой...
Чу! Энто... ктó там выходит из тьмы:
― How are you, ma’am? Did you come for me?
Но милфа лишь мимо прошла, холодок
шлейфом оставив... И с телом у ног.
И новая осень шуршала листвой,
и сам имярек оставался живой
со спутником верным. И шли они вновь
неровной дорогой негладких стихов...

                    II

Смена светил ― ночь сменяется днём,
и ноябрь уж кланяется с декабрём,
и дорога всё та же ― то радость, то грусть,
и в наушниках «Нау» сменяющий блюз...
Чу! Вот и море с накатами волн:
поклон тебе, старый брюзга Посейдон!
Плещет на брег Мировой океан ― 
лижет прибоем Болидостан
под золотым лампионом с небес,
и... просто сплошная Ривьера окрест!
Нежно полощет шелка парусов 
утренний бриз. Топчет пирс Пикассо
в обществе некой «Мисс Горный Урал», 
и в стрингах поодаль... сам Оскар Уайльд!
Где энто мы? Энто явь ― или трип?
Впрочем, хотя бы ― не ядерный гриб...
Королевский дворец, Лазуритовый зал
с Кипридой на троне: Оргический бал!
Бьющий по центру шампанским фонтан,
с эстрады поющие Хиль и Монтан,
дамы в одном лишь ажурном белье...
Ба! Да тут вместе и Лист, и Мольер,
Оден, Бетховен, Роден и Ван Гог,
Шиллер, Вольтер, Микеланджело, Блок,
Моцарт и Китс, Караваджо и Сартр,
Борхес, Веласкес, Матисс, Кортасар,
Моррисон, Меркьюри, Леннон, Гоген,
Гойя, Вермеер, Вийон и Верлен,
Джотто, Боккаччо... короче ― все тут!!!
Все мило танцуют-целуются-пьют...
О да, их, бессмертных ― бесчислен тут ряд.
А вон, при мундире, и сам Бонапарт! 
А вон тараканьеусатый Дали
гладит по копчику пьяной Галы...
«Anna Akhmattova!» ― глас от дверей
негра в ливрее, et nu naturele
входит... «Колдунья!» ― всеобщий экстаз:
чей-то катился искусственный глаз,
кто-то от щастья описал трусы,
Хиль поперхнулся своей нотой си...
Один лишь Рембо хмыкнул: «Poulet royale»¹,
хряпнул бурбон ― и описал рояль.
И ― н а ч а л о с ь... Yes, началось:
«Секс правит миром!» ― по залу неслось. ― 
«Восславим же Вакха прекрасным вином
и...» Смена светил ― ночь сменяется днём.
Двое шли дальше, оставив дворец,
ибо там начался ― полный...

                    III

По дороге, ведущей хрен знает куда,
мы с тобою идём, «а вокруг ― красота:
не видать ни черта». Один сумрак вокруг. 
«А вокруг ― благодать». Ты находишь, мой Друг?
«На холодной земле стоит город большой,
там горят фонари...» Там всё пахнет водой.
«А над городом ― ночь. А над ночью ― луна.
И сегодня луна каплей крови красна».
И видишь ли ты под луной этот мост?
А чувствует ли запах Смерти твой нос?
А она уже ждёт, на мосту, приглядись.
Чтобы за руку с нею мы бросились вниз...
А вокруг ― красота: город САМ весь ― музей!
Фонари и вода: город в городе ― в ней
отражённый дрожит... «Дом стоит, свет горит...
И вроде б жить ― не тужить». Постоять, покурить,
подождать... Хули ждать? Шибко хочется жить? ―
Не смеши! ― Чего ждать? ― Подождать. Не спешить.
До конца досмотреть сие сучье кино...
Снизу ― олифа реки под луной,
слева ― «Голландия», справа ― театр,
парочкой на ночь «захваченный» катер
проходит под «нашим» с тобою мостом...
Махни капитану приветно хвостом!
И миру всему под луной помаши
(хоть он и не стоит того) ― и пошли
дальше «дружить» с этим миром, мой Друг.
Фонарь оросим ― и adieu, Петербург...
Смена светил ― ночь сменяется днём,
и лицо ― то в снегу, то мочимо дождём,
и сверху ― всё тот же космический вид,
и снизу ― всё тот же комичный Аид,
где, помнится, Данте с экскурсией был,
что в своём Комиксе и отразил.
Зябко, уныло... три вялых «ку-ку»...
И боль аки шило застряла в боку.
А шо энто... слева так жутко смердит
и дымом в порядочный космос кадит?
Матушка-Церковь, родная, она! 
Где на патриаршем престоле – С в и н ь я.
Ох, дай Тебе бох, о Пречистая Блядь ― 
ишшо тышшу лет глупый скот окормлять!
А шо одесную? И там ― лепота,
наиполнейшая! Сплошь ― красота:
уроды в забралах мордуют «народ», 
кой вдруг возжелал там каких-то «свобод»,
кой вдруг про себя что-то там ― «осознал»!
Надолго ли, people? А хлев свой ― прибрал?
И то, что украл у других ― возвратил?
Зато! Зато-на протест-разрешенья-спросил! ― 
у тéх, кто тебя же прессует теперь...
«Народ», ты дебил? Поделом же тебе!
А просто взять лом, автомат, динамит ― 
сразу нельзя? Ах, да ― власть не велит!
А в бинокль видна одна мутная даль...
И откуда взялась, клюя печень, печаль?
Чу! Энто... ктó там навстречу бредёт:
патлатый, в рванине, вот-вот упадёт
под тяжким крестом, да с разбитым лицом,
да с нахлобученным сверху венцом???
М-дааа... славный, однако, приём оказал
«народ-богоносец» тому, кто сказал:
― Шалом! ― таки рухнув под тяжким крестом. ― 
Воды бы... ― едва шевеля рваным ртом.
Факт, воды не было. Был самогон,
как раз вместо аквы во фляжку нальён.
Хотя... AQUA VITA ― спиртное ж и есть!
― Пей на здоровье! Да сбрось уже крест. 
― Кто ты? ― спросил он, пять капель приняв
и... как-то и вправду ― оживчевей став!
― Странник юродивый... Каином звать...
жид неприкаянный, ёптвоюмать...
― Никто мою мать... никогда и никто!
Следи за базаром, а то и в ебло...
― О, лишь удивленья поступки твои
достойны, чьё имя ― синоним Любви!
Пусть я и жалкая тля, соглашусь,
но гнева и кары твоей ― не страшусь.
И может, я выгляжу как дурачок,
но так-то я... умный дурак, если чё.
И вновь извиняюсь, а кто же тогда,
хм, папа, коль маму ― никто никогда?
Чъёрт побъери, уж не дух ли святой!?
― И вправду убогий... Пойду я. ― Постой!
А крест сей... откуда? Давно ли несёшь?
― С развилки несу. Три луны ― и дойдёшь.
― И пройден весь путь, и прожита жизнь...
И шо-то Болидос попутал, кажись...
― Спасибо за воду. Воздастся тебе.
Пойду я. Мне долго идти по Земле.
А ты, очевидно, уже и пришёл.
Только того, что искал ― не нашёл...
― Похоже на то. Всё иллюзия, ложь.
― Как знать. Три луны и... возможно, найдёшь.
Снежно, тревожно... Три гулких «ку-ку»...
Три мятые морды и кровь на снегу...
― И ты там, в миру-то, м-бля... поберегись!
― Иди. И обрящешь. ― И мы обнялись...